Неточные совпадения
Но
прокурор, и Чичиков, и сам губернатор пришли в такое замешательство, что не нашлись совершенно, что отвечать, а между тем Ноздрев, нимало не обращая внимания, нес полутрезвую
речь...
— Верно, останков! Угрожающую
речь сказал в сторону вашу
прокурор. Ты — что, сочувствуешь, втайне, террору-то?
Прокурор кончил
речь, духовенство запело «Вечную память», все встали; Меркулов подпевал без слов, не открывая рта, а Домогайлов, возведя круглые глаза в лепной потолок, жалобно тянул...
— Я больше ничего не имею, — сказал
прокурор председателю и, неестественно приподняв плечи, стал быстро записывать в конспект своей
речи признание самой подсудимой, что она заходила с Симоном в пустой номер.
И как бы сам подавленный важностью предстоящего решения, товарищ
прокурора, очевидно до последней степени восхищенный своею
речью, опустился на свой стул.
И товарищ
прокурора тотчас же снял локоть с конторки и стал записывать что-то. В действительности он ничего не записывал, а только обводил пером буквы своей записки, но он видал, как
прокуроры и адвокаты это делают: после ловкого вопроса вписывают в свою
речь ремарку, которая должна сокрушить противника.
Речь товарища
прокурора, по его мнению, должна была иметь общественное значение, подобно тем знаменитым
речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда, что в числе зрителей сидели только три женщины: швея, кухарка и сестра Симона и один кучер, но это ничего не значило. И те знаменитости так же начинали. Правило же товарища
прокурора было в том, чтобы быть всегда на высоте своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
Товарищ
прокурора говорил очень долго, с одной стороны стараясь вспомнить все те умные вещи, которые он придумал, с другой стороны, главное, ни на минуту не остановиться, а сделать так, чтобы
речь его лилась, не умолкая, в продолжение часа с четвертью.
Председатель говорил, а по бокам его члены с глубокомысленным видом слушали и изредка поглядывали на часы, находя его
речь хотя и очень хорошею, т. е. такою, какая она должна быть, но несколько длинною. Такого же мнения был и товарищ
прокурора, как и все вообще судейские и все бывшие в зале. Председатель кончил резюме.
Тотчас же по окончании
речи адвоката председательствующий обратился к товарищу обер-прокурора.
После
речи товарища
прокурора со скамьи адвоката встал средних лет человек во фраке, с широким полукругом белой крахмальной груди, и бойко сказал
речь в защиту Картинкина и Бочковой. Это был нанятый ими зa 300 рублей присяжный поверенный. Он оправдывал их обоих и сваливал всю вину на Маслову.
Здесь опять послышались одобрительные смешки в публике, и все по адресу
прокурора. Не буду приводить всей
речи защитника в подробности, возьму только некоторые из нее места, некоторые главнейшие пункты.
Про этот финал
речи, именно про подвиги
прокурора в Мокром, при допросе преступника, потом у нас в обществе говорили и над Ипполитом Кирилловичем подсмеивались: «Не утерпел, дескать, человек, чтобы не похвастаться своими способностями».
Кажется, было ровно восемь часов вечера, когда наш
прокурор, Ипполит Кириллович, начал свою обвинительную
речь.
Тут же оставил у меня деньги, почти десять тысяч, — вот те самые, про которые
прокурор, узнав от кого-то, что он посылал их менять, упомянул в своей
речи.
С этого процесса господин Ракитин в первый раз заявил себя и стал заметен;
прокурор знал, что свидетель готовит в журнал статью о настоящем преступлении и потом уже в
речи своей (что увидим ниже) цитовал несколько мыслей из статьи, значит, уже был с нею знаком.
— Ее обвинили, — отвечал как-то необыкновенно солидно Марьеновский, — и
речь генерал-прокурора была, по этому делу, блистательна. Он разбил ее на две части: в первой он доказывает, что m-me Лафарж могла сделать это преступление, — для того он привел почти всю ее биографию, из которой видно, что она была женщина нрава пылкого, порывистого, решительного; во второй части он говорит, что она хотела сделать это преступление, — и это доказывает он ее нелюбовью к мужу, ссорами с ним, угрозами…
Месяц тому назад я уведомлял вас, что получил место товарища
прокурора при здешнем окружном суде. С тех пор я произнес уже восемь обвинительных
речей, и вот результат моей деятельности: два приговора без смягчающих вину обстоятельств;шесть приговоров, по которым содеянное преступление признано подлежащим наказанию, но с допущением смягчающих обстоятельств; оправданий — ни одного. Можете себе представить, в каком я восторге!!
Она смотрела на судей — им, несомненно, было скучно слушать эту
речь. Неживые, желтые и серые лица ничего не выражали. Слова
прокурора разливали в воздухе незаметный глазу туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья не двигался, засох в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков порою исчезали, расплываясь по лицу.
Вскочил
прокурор, быстро и сердито сказал что-то о протоколе, потом, увещевая, заговорил старичок, — защитник, почтительно наклонив голову, послушал их и снова продолжал
речь.
Прокурор произнес блестящую
речь, из которой я приведу лишь то, что касалось меня и Глумова.
Ивана Ильича ценили как хорошего служаку, и через три года сделали товарищем
прокурора. Новые обязанности, важность их, возможность привлечь к суду и посадить всякого в острог, публичность
речей, успех, который в этом деле имел Иван Ильич, — всё это еще более привлекало его к службе.
Думаю, что здесь ни при чем дикое остервенение преступника, на которое впоследствии напирал в своей
речи товарищ
прокурора.
Прокурор в своей
речи, описывая в ярких красках убийство Ольги, обращал особенное внимание на зверство убийцы, на его злобу…
Прокурор был его университетским товарищем, но не пощадил его в своей
речи.
Несмотря на отказ товарища
прокурора,
речь защитника не была оставлена без возражений.
Прокурор произнес сдержанную
речь, прося присяжных заседателей не увлекаться вдруг впервые обнаружившейся и явно подготовленной защитой романтической подкладкой этого, в сущности, весьма обыденного и прозаического дела. Защитник Савина Долинский построил между тем на этой самой романтической подкладке блестящую
речь, произведшую впечатление не только на присяжных заседателей и на публику, но и на суд.
— Я не хочу думать, — возразил на эту вторую
речь представитель обвинительной власти защитник Долинский, — что господин
прокурор своим последним заявлением хотел сказать вам, господа присяжные, что ваш вердикт не имеет никакого значения для защищаемого мною обвиняемого, а потому-де вы можете даже не задумываться над ним, так как подсудимый все равно будет обвинен в более тяжком преступлении.
Речи начались только в одиннадцатом часу вечера
Прокурор, пожилой сутуловатый человек, с умным, но мало выразительным лицом, с тихой, спокойной и красивой
речью, был грозен и неумолим, как сама логика, — эта логика, лживее которой нет ничего на свете, когда ею меряют человеческую душу.
Прокурор кончил свою
речь.